Сергей Алексеев - Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана]
Боярин подскочил, хотел обнять – она же увернулась.
– Поверь, я от любви сгораю! Любовь моя – порука. Я верен был тебе!
– Не вижу, чтоб сгорал. Позри в зерцало – бледный! И очи тусклые… Ну а кафтан? Велик и весь засален. Уж не с плеча ль чужого снял?.. Постой-ка, князь, а ты не пьян?
– Я пьян? Помилуй! Много дней не пил, не ел, свиданья ожидая! А ежели и пьян, то от любви! Довольно ж, государыня! Не мучай более, отдайся!
Она лишь рассмеялась.
– А ты возьми! Я вся тут, пред тобою!
– Возьму, в сей час возьму!
Затеялась игра… Боярыня смеялась и дразнила, а он ловил ее в опочивальне, да где ж поймать, коли хромой? То всюду натыкался, то падал и кричал:
– Позволь! Копьем я уязвлен! Как мне с тобой тягаться? Отдайся же в полон, как прежде отдавалась!
– То было прежде – ныне же не дамся! – в лицо ему смеялась и убегала. – Ты завоюй меня! Ведь воевал поляков? Где меч твой, обоюдоострый? Где стрелки легкие, чтоб сердце мне пронзили?
– Но я пищалью воевал!
– Пищалью каждый сможет! – воскликнула она и словно протрезвела, вложив сердечный лед суть в слово. – Скажи-ка, князь, как ты прошел ко мне? И кто тебя впустил?
Боярин пал на ложе, отдышался и потер колено.
– Ты ведь ждала меня, разогнала домашних… Все расползлись по норам и углам. И носа высунуть не смеют… Болит колено!
– К непогоде.
– Ну, поврачуй меня… Как нищих врачевала. Довольно, чтоб десницею коснулась, и рана заживет.
– А где твоя целительная сила? Отчего сердечко ледяное, коль ты в опочивальне?.. Ведь ране врачевал одним лишь стуком в дверь или в окно! Иль даже звуком дудки.
Он возопил, катаясь и стеная.
– О, рана! Как она болит!.. Неужто мне судьба скончать свой век, едва тебя позрев? Я так к тебе стремился, чтоб вместе нам испить… Испить до дна сей рог любви… Неужто не успеем, хотя бы пригубить?! Я умираю…
– Ах, если в от любви!..
– Не разбивай мне сердца, – призывно зашептал. – Ступай ко мне, простимся. Ну? Ступай, ступай же. Я обниму тебя и ты забудешь свою вдовью долю… Ужель забыла, как сладко ты спала в моих объятьях?
Боярыня украдкой знаменьем крестным осенилась.
– Ты стал совсем чужой… От прежнего я зрю лишь образ, и то какой-то пыльный, старый, словно поддевка… Мой князь был – князь светлейший. А ты подобен Князю Тьмы. И дух сквозит зловонный!
– Признала, подлая бабенка! – он в тот же час вскочил, смиренный лик его преобразился в свиное рыло. – Но пожалеешь, что признала! Отныне стану мучить и день и ночь. И день, и ночь! Кропи святой водой иль медом обливай, как ныне – все напрасно! Я разорю тебя, как ворон зорит птичьи гнезда! Я изведу тебя грехом любовным! И власяница не поможет!
– Испробуй, коли есть охота, – крест со стены сняла. – Спали меня в огне любви иль утопи в воде печали. Испробуй, сатана! Да токмо знай, из пепла встану я, возникну из глубин, чтоб повторилось все. Мне тайна ведома, Князь Тьмы, я знаю, вся любовь – от Бога! А от тебя – скверна.
– Ей-ей, скверна! – он немцем обернулся: парик, кафтан, чулки – ну, истинно ученый. – Да токмо в мире ее поболе, чем всех иных веществ. Всю скверну я измерил, взвесил, на крепость испытал. И ныне сим елеем тебя измажу с ног до головы! А что твоя любовь? И много ли ее? Чела не хватит замарать!
– А мне будет довольно!
– Любовь – се призрак! Ее нет в природе. Поверь мне, я искал, но вещества такого не выделил ни из мозгов, тем паче, из сердечной ткани. Она суть плотский грех, не более того!
– Ступай-ка прочь. Я от тебя устала.
– Но ты поспорь со мной! Зрю, ты мудра, хоть женского начала…
– Послушай, сатана! – она вдруг засмеялась. – Сегодня многих я гнала, кого взашей, кто плетью получил, тебе вот крест. Ступай отсюда вон!
Князь Тьмы лишь усмехнулся и в тот же миг предстал библейским фарисеем. Скрипучий глас слух полонил:
– А что мне крест?.. Чудной народ! Да еже в я крестов боялся, мне в ходу не было на Русь. Куда ни глянь – соборы, храмы, в лесах монастыри, часовни при дорогах. А крест нательный носит всяк встречный поперечный. Кругом кресты, а я хожу, будто в своих чертогах! Что захочу, то и творю – царей ввергаю в грех! Ну, а простых, как ты, не мудрствуя лукаво, кого куплю с душой иль златом искушу, грехом телесным изничтожу..
– Се ложь, треклятый! Меня не искусил, хотя из кожи лез, в личины обряжался. Любовь слепа, ты думал? Ничуть, сия богиня зряча. Нет силы у тебя против ее стоять. А я люблю. А я – люблю!
Враг мира отшатнулся и черным стал, словно арап. Кровавый блеск сверкнул из-под савана.
– Ну что ж, годи! – визгливо прокричал. – Я смерть тебе пришлю! Не в сих покоях – в скверной яме! Голодную пришлю, лихую! Сама иссохнешь, ровно смерть!
Она расхохоталась.
– Была в жива любовь! – ковш меда зачерпнула. – А яма скверная? Была я там, позрела! Смерть мне пришлешь и гладом уморишь? Так и ее видала! Согласна, посылай! Покуда ты сподобишься, покуда час не пробил – вкушать буду и веселиться всласть! Что морду-то воротишь? Эвон, дуда висит! Сыграй-ка на дуде? Я попляшу! Давно плясать охота!
Князь Тьмы затрясся, искривился и, ногу волоча, запрыгал в двери. Она же меду испила и ковш метнула вслед. И молвила с тоской:
– Всех прогнала, ни слуг, ни нищих в доме. И сатану исторгла! Убежал… И время в погулять, да что-то нет желанья. Так скушно стало… И мед горчит, и власяницы нет… Мне бы людей сбирать по зернышку, как птице, возле себя держать, я же одна осталась. Вот бес и искушает…
16.
Без малого еще седмицу, спины не разгибая, не выпуская цепь из дланей, распоп молился – так искренне и страстно, что над устьем ямы восстал столб света! Боярином побитый, хиреющий стрелец уж свыкся с чудесами! Однако же подполз и, свет сей загребая, умылся и напился им. И часу не прошло, как раны зажили, а язвы затянулись, но вместо радости он ощутил тоску и совесть.
– Коли желаешь, отпущу, – сказал сидельцу в яме. – Как ночь придет, я лестницу подам.
– Спаси Христос, – смиренно отвечал. – Вот государь придет и сам подаст. А ты служи пока.
И государь пришел! Сказать по правде, прибежал, со свитою, с князьями. То ль божий страх объял, то ль смертная печаль: по кругу к яме встали и молча зрят. Живьем бы съели, разорвали, но ужас охватил!
Распоп же приподнялся, скуфейку набок.
– Невеста примерла? Иль что еще стряслось?
Тишайший аж с лица слинял – и побелел, и нос раздулся: знать, в точности сказал! Но добивать не стал – суть, пощадил его.
– Признаюсь, помолился и был услышан, – сказал смиренно. – На все Господня воля… Да не кручинься, царь, возьми другую деву. Гагарину возьми Анисью. Иль у Волконских есть девица, Авдотья именем. Заглянешь в очи – любое горе вмиг забудешь…
Но, обернувшись, вдруг онемел и замер. Достойный, благородный муж, стыдливый Воротынский – во гневе яростном и кровью налился – соломиною ткни, так треснет рожа.
– Что встали, ироды? – возгневился Тишайший. – Достаньте мне его!
И с хрустом сжал персты.
Стрельцы за лестницей к стене и диво – с ними царь! Сам нес и сам спускал стремянку, да за концы держал, чтоб не шаталась. Распоп из ямы вылез, душа затрепетала, тоскливый страх за сердце взял, но цепь поднял – перекрестился:
– Со мною Божья сила! Пытай!
Тишайший отвернулся и слова не сказал, но князь за цепь ножную – и наземь опрокинул, ибо оголодал распоп и легкий стал.
– Где Приданое Софьи? Ответствуй, вор! – и плеть поднял. – Ведь насмерть засеку!
Распоп на миг смешался: что есть сие? Почто опять пытают, коль все сказал на дыбе? На йоту не солгал, да и Пилат Елагин, в сыске бывший, все подтвердил…
И осенило вдруг… Да Истину украли! Приданого лишили, и посему так гневен Воротынский, и государь взбелел, и вон как суетится!
Но кто посмел? Кто упредил?!. Иль Божье наказанье отступнику-царю?
– Коль надобно – секи, – распоп аж взвеселился. – Сие мне благо. Эй, люди! Братия! Позрите! Светлейшие князья, вельможи! Сам государь за благочестье древлее страдальца убивает! Да нет на нем креста!..
И верно, из келий братских, погребов и прочих дыр монахи показались, ибо в обители известно было, кто в яме земляной сидит.
– Охолонись-ка, князь, – Тишайший мрачен был и озирался. – Напрасно не усердствуй.
– Дозволь мне, государь! – взмолился Воротынский и на колена пал. – Коли моя вина – грех искуплю! На дыбу вздерну! Спущу три шкуры – скажет!
– Свою побереги…
– На что спускать? – страдалец усмехнулся. – Ретивый стал, должно, по горло обмарался… Без пытки и отвечу. Не тщись вернуть Приданое, оно в надежном месте.
Князь пятнами пошел.
– Се он похитил! Он украл!
– Да нишкни, пес, – Тишайший отмахнулся. – Не смей встревать… Так ты, распоп, украл?
– Крадут чужое. А что твое, чем ты владеешь, как можно красть? – распоп играл цепями. – Ты Истину отверг и, приняв ересь, Россию расколол. Кто был отступник? Кто благочестье древлее отринул, а вкупе с ним Приданое, суть, кладезь знаний и православный мир – суть Третий Рим? Кто изменил дедам своим, святым отцам, что веру пестовали, будто чад своих? Кто ныне в скверной яме, ты иль я?.. Теперь помысли, государь: кому оно принадлежит? По совести и праву? Тем, кто за мной идет, презрев земное! Тем страстотерпцам огнепальным, кто Христу подобно принимает муки!
